Царь попал в ловушку собственного энтузиазма, он не мог потерять лицо в условиях, когда волна патриотического негодования захлестнула страну, и особенно усердствовали славянофилы, от которых, впрочем, не отставали и «западники». Все хотели войны! Усмиритель Варшавы Паскевич, который затем сменит Горчакова на посту командующего Дунайской армией, ещё надеялся, что она сведётся к борьбе с одной Турцией, и вновь обращался к плану десанта на Босфор.
СИНОП — ПИРРОВА ПОБЕДА
(продолжение. Начало в № 11/2023 и сл.)
Прорыв в бухту Севастополя возможен!
Fortis imaginatio generat casum —
сильное воображение рождает событие
Это учение неожиданно показало, что решительный противник вполне способен прорваться в бухту Севастополя, защищённую мощными фортами и батареями. Что уж тогда говорить о способности такого противника выбить русских с захваченных ими фортов и батарей Босфора, буде лелеемый царём десант состоялся бы? Кажется, именно поразительные итоги этого учения и приведут вскоре, пройдёт чуть более года, к решению затопить собственные корабли на входе в базу собственного флота…
1853 год выдался для Корнилова напряжённым. Он провёл его в непрерывных поездках и плаваниях: Одесса, Николаев, Севастополь, Стамбул, Кавказское и Румелийское побережья, Босфор, Синоп. Вот и вечером 19 августа он возвращался из Одессы в Севастополь на пароходофрегате «Владимир». Пройдя вдоль линии кораблей, он полюбовался своим флотом и ночью поднял флаг на линейном корабле «Двенадцать апостолов», которым не так давно командовал. А утром приказом № 2 предложил командирам кораблей приготовиться к большим манёврам:
«По окончании практического плавания с кораблями «Двенадцать апостолов», «Чесма», «Храбрый», «Уриил», «Три Святителя», «Париж», «Ростислав» и «Святослав», я намерен, войдя на Севастопольский рейд, аттаковать примерно — оставленные там мною корабли: «Великий Князь Константин», «Императрица Мария», «Варна», «Селафаил», «Ягудиил» и «Гавриил», под флагом Контр-адмирала Панфилова, для чего и предписываю…» (Жандр А.П. Материалы для истории обороны Севастополя и для биографии Владимира Алексеевича Корнилова. СПб. 1859. С. — 49).
Далее шли распоряжения: обороняющейся «русской» эскадре контр-адмирала Панфилова занять позицию в одну линию. Атакующая вражеская эскадра врывается в бухту в походном ордере двух колон, что вскоре повторит Нахимов в Синопе. Проходя батарею № 4 и Павловскую, заранее спущенные гребные суда под прикрытием пароходов устремляются к берегу, выходя из-под обстрела. Подойдя к эскадре Панфилова, атакующие колонны ставят её в два огня, а замыкающие фрегаты «Флора» и «Кулевчи» становятся на якорь и действуют по «затыльным орудиям тех батарей».
Корнилов разыгрывал сценарий прорыва в Севастополь превосходящих сил неприятельского флота с высадкой десанта. 22 августа его эскадра вышла в море, а 24-го (12 по ст. ст.), в три часа пополудни на всех парусах ворвалась в севастопольскую гавань. Береговые батареи открыли огонь, но корабли Корнилова выполнили маневр как на параде, стали на якорь на расстоянии пистолетного выстрела от целей и начали пальбу. Нахимов повторил этот опыт в Синопе, вплоть до содержания боевого приказа, хотя организовал всё не так чётко.
Атака показала относительную лёгкость прорыва в базу флота. Он оказался осуществим даже в условиях маловетрия, когда пришлось поднять все до последнего паруса. А если на прорыв пойдут быстроходные паровые английские и французские линкоры вместе с парусными кораблями на буксире у пароходов? Корнилов считал такую возможность вполне реальной, причём думал о ней давно, что подтверждает в своих воспоминаниях контр-адмирал И.А. Шестаков.
В январе 1853 г., по возвращении из заграничной командировки, он беседовал с Великим князем Константином Николаевичем, только что вступившим в управление Морским министерством.
«…Особенно долго говорили о способах преградить неприятелю путь в Севастопольскую бухту. Великий князь терпеливо выслушал моё мнение, внимательно смотрел на пояснения, которые я делал карандашом на листе бумаги и, видимо, обрадовался, что мои взгляды совпали с предложениями Корнилова, от которого имел уже заключение по тому же предмету. И Корнилов, и я считали прорыв на Севастопольский рейд с кораблями-пароходами возможным, а следствие того решительного действия стоящими попытки и некоторых потерь» (Шестаков И.А. Полвека обыкновенной жизни //НПб им. Салтыкова-Щедрина, рукописный отдел. — Ф. 856. — Д. 2. — Л. 235).
Эти воспоминания приводит В.В. Крестьянников («А.С. Меншиков и В.А. Корнилов: Два плана защиты Севастополя», журнал «Историческое наследие Крыма» № 6-7 2007). Далее он ссылается на статью П. Бабенчикова, который писал:
«По чертежам огневых линий, с береговых батарей Севастополя могло быть сосредоточено, на движущийся по фарватеру корабль во все время его движения, на трёхверстном расстоянии, от 80 до 230 или, средним числом, около 15 орудий. Но, принимая дальность выстрелов, действительно возможную на самом деле, и только те орудия, которые могли стрелять по движущейся цели, число их уменьшалось от 40 до 180 или, в среднем выводе, до 110 орудий. Однако и это число орудий могло действовать только в том случае, если бы Севастополь был атакован только одним кораблем, что, конечно, никогда не могло бы случиться. Если же атака была ведена таким образом, как показал вице-адмирал Корнилов своим примерным маневром, т.е. несколькими парами кораблей, в 200 саженях расстояния одна от другой, то против каждого корабля могло бы действовать лишь от 8 до 44 или, средним числом, 26 орудий. При атаке же внешних батарей большим числом судов, как это случилось 5 октября 1854 года, на каждый из кораблей могло быть направлено только от 3 до 5 орудий против 40-60 орудий корабельного вооружения на один борт» (Бабенчиков П. День и ночь в Севастополе. Сцены из боевой жизни (из записок артиллериста) //Военный сборник. — 1875. — Т.8. — С. 318-319).
В том же 1853 году поставили ещё один опыт — возможность прорыва в бухту Севастополя беспокоила руководство флота. Для выяснения действенности огня береговых батарей пароход «Бессарабия», взяв на длинный буксир (около 300 сажен, приблизительно 640 м) старый тендер, вёл его с моря малым ходом по створной линии на севастопольский рейд. По тендеру стреляли орудия батареи № 10 и Константиновской. Однако опыт ничего не дал, так как ядра почти сразу перебили буксирный канат и от повторения отказались.
И, наконец, в августе 1854 года, непосредственно перед высадкой неприятеля в Крыму, предпринималась попытка еще раз проверить действенность огня береговых батарей. Гунаропуло, участник обороны Севастополя, описал событие так:
«…для этой цели начальство пожертвовало одним старым купеческим бригом. Пользуясь попутным ветром, на нем поставили паруса, закрепили руль и пустили его плыть под выстрелами батарей поперек фарватера, и о ужас! как все были поражены, когда судно, проплыв известное расстояние только с незначительными повреждениями, село на мель на противоположной стороне, а в фортах от учащённых выстрелов, наоборот, появились значительные трещины; тогда уже было решено заградить фарватер» (Гунаропуло. Воспоминания старого моряка. — Исторический вестник, Т. LXXVIII, С.-Пб. 1899. — С. 91).
В сентябре вспомнили эти опыты, и от греха подальше закрыли вход в бухту своими кораблями, затопив их на фарватере. Лишь один Корнилов, показавший, что прорыв врага возможен, рвался в бой. Споры о том, кто прав, идут до сих пор, но мне опыты и приведённые рассуждения кажутся вполне убедительными: вражеский флот мог прорваться в бухту и немедленно решить исход войны. Возможно, Корнилов понимал это и не желал затягивать агонию…
Блестящая операция Нахимова
Не прошло и полугода с момента, когда царь Николай нарушил столь лелеемое им европейское равновесие, как пришло время собирать камни. В начале июня 1853 года в связи с известиями о враждебных намерениях Турции и горцев на Кавказе пришлось усилить крейсировавший у восточного берега Чёрного моря отряд, сформировав сразу два, северный и южный. Оба подчинялись начальнику береговой линии вице-адмиралу Серебрякову. Мало того, поскольку русских войск там явно не хватало, как и вообще на юге страны, пришлось заняться переброской на Кавказ 13-й пехотной дивизии, которую недавно планировали для десанта на Босфор. Каждой воинской части полагалось иметь при себе весь обоз, трёхнедельный запас сухарей сверх десятидневного запаса провианта, кроме того в Севастополе и Одессе требовалось погрузить около 2000 четвертей овса.
Переброска такой массы войск и грузов и высадка их на необорудованный восточный берег, где вообще крайне мало удобных пунктов для выброски крупных десантов, задача сама по себе нелёгкая. К тому же приходилось учитывать растущие опасения из-за ожидаемого со дня на день появления турецкого, а то и англо-французского флотов из-за чего операцию требовалось произвести скрытно и быстро. Однако все малые транспорты в то время действовали в Азовском море, перевозя из Таганрога железо и снаряды для нужд флота, а больших не хватало и они никак не могли принять лошадей целой дивизии. Посему решили привлечь к перевозке боевые корабли.
25 (13 по ст. ст.) сентября в Севастополе получили высочайшее повеление, 28 (16) к вечеру погрузку окончили, а утром 29 (17) флот с десантом в 16393 человека и 824 лошади, со всеми обозами, госпиталями, 30-дневным запасом продовольствия и материальной частью двух батарей вышел под флагом вице-адмирала Нахимова в море. Он состоял из 12 кораблей (в их числе и будущие герои Синопа), 2 фрегатов, 2 корветов, 7 пароходов и 11 транспортов. 120-пушечные корабли брали на борт до 1500 человек, 84-пушечные до 1000, большие транспорты по 120 лошадей, малые по 40.
За выбор места и организацию высадки отвечал Корнилов. За транспортировку Нахимов, благо таковой опыт у него имелся. Весной 1851 года он командовал отрядом из трёх кораблей, перевозивших войска из Севастополя в Одессу.
34 корабля пошли к берегам Кавказа, а четыре («Уриил», «Селафаил» и фрегаты «Флора» и «Кулевчи») в Одессу, за Минским и Волынским пехотными полками 14-й дивизии, которые заменяли уходящие из Севастополя войска. В час пополудни 1 октября пароход «Владимир», имевший на буксире транспорт «Рион», бросил якорь на Сухумском рейде и приступил к выгрузке лошадей. Вслед за ним стали подходить остальные пароходы и транспорты, и к утру 3 октября операцию по выгрузке лошадей окончили. Транспорты по мере освобождения от груза отправлялись к Анакрии для своза артиллерии и остальных тяжестей.
По причине маловетрия флот собрался на рейде Анакрии утром 6-го. Уже к 4 часам дня десант высадили на берег при полном штиле, крайне редком в это время года. Счастье сопутствовало Нахимову! А 17 (5) октября Черноморский флот снова стоял на Севастопольском рейде. Корнилов, главный организатор переброски, сделал все, что мог и с технической стороны десант высадили образцово. Но какой и куда?
Вот записи из его памятной книжки о высадке в Анакрии:
«Пришлось выбрать место для размещения войск по гребню побережья, за коим лес и болото, и потом уже большая дорога, и опять лес и болото. Как то пойдут эти несчастные войска, и сколько из них дойдет? Как жаль, что не исполнилась светлая мысль Царя высадить эту дивизию, не привычную ни к климату, ни к войне в диких горах, — в Тамани, и двинуть Кавказские войска!» (А. Жандр, ibid. С.64).
Флот блестяще провёл масштабную операцию, её руководители заслуженно удостоились высоких наград, но акция ясно показала туркам и миру, что точно так же русские могут высадиться в Турции, пользуясь тем, что командующий Омер Паша собрал все войска на Дунае, ожидая русского вторжения.
«Я очень рад, — ответил британский премьер-министр лорд Абердин русскому послу барону Бруннову на сообщение о благополучном окончании перевозки 13-й дивизии на Кавказ, — что эта операция окончилась до входа эскадр в Мраморное море. Если бы в Константинополе узнали, что ваш флот вышел в море с целым корпусом десанта, то могли бы подумать, что он имеет назначением Варну, Трапезунд, Батум, и Бог знает, чем всё это могло бы кончиться».
Кончилось тем, что во избежание дальнейших неожиданностей союзный флот 22 октября 1853 года вошел в Дарданеллы и двинулся к Стамбулу. Так каждый шаг одной из сторон вызывал ответный шаг другой, и в итоге дело быстро шло к войне.
Война начинается
Черноморский флот, как видим, к войне с турками (но только с ними) был готов, он контролировал море и мог в любой момент перебросить пару дивизий на Босфор, заблокировать проливы и даже, возможно, атаковать Стамбул. Но вряд ли взять и тем более удержать его. Армия же оказалась не готова: выяснилось, что не имелось сил для совершенно необходимой второй волны десанта!
В распоряжении командующего армией Горчакова не хватало войск для перехода через Дунай и решительных действий. Но посылать туда новые «при неистовом состоянии революционной партии в Англии и Франции и даже в Германии, требующей нашей готовности по всей западной границе» (письмо Горчакову от 5 октября 1853 г.), царь считал невозможным. «Итак, вся выгода наша ожидать, упираясь на время года, затрудняющее всякое враждебное против нас покушение…», — заканчивал бравый ещё недавно царь свое письмо.
Однако отсидеться не удалось, события вышли из-под контроля. В сентябре на Венской конференции удалось согласовать компромиссную ноту, требовавшую от России вывода войск из Молдавии и Валахии, но дававшую ей право защиты православных в Османской империи и номинальный контроль над святыми местами в Палестине. Нота позволяла России достойно выйти из сложной ситуации, её с облегчением принял Николай I, понявший, что затеял опасное дело, но что посеешь, то и пожнёшь: теперь уже султан заартачился. Он не простил оскорблений Меншикова, и Порта, надеясь на помощь Франции и Британии, предложила различные изменения в ноте, никак не устраивавшие Россию.
Царь попал в ловушку собственного энтузиазма, он не мог потерять лицо в условиях, когда волна патриотического негодования захлестнула страну, и особенно усердствовали славянофилы, от которых, впрочем, не отставали и «западники». Все хотели войны! Усмиритель Варшавы Паскевич, который затем сменит Горчакова на посту командующего Дунайской армией, ещё надеялся, что она сведётся к борьбе с одной Турцией, и вновь обращался к плану десанта на Босфор. Но признавал, что введение флота западных держав в Чёрное море сделает возможными лишь действия на сухопутье. Поскольку же этот флот стоял в готовности у входа в Дарданеллы, то введение его в оное море было вопросом нескольких дней.
9 октября (27 сентября) 1853 года султан Абдул-Меджид I потребовал очистить княжества в двухнедельный срок, и когда Россия дала понять, что не собирается выполнять его требование, уже 16 октября объявил ей войну. Фактически объявление последовало ещё 8 октября, когда главнокомандующий турецкой армией Омер Паша написал князю Горчакову:
«В то время когда Блистательная Порта исчерпывала все средства соглашения, чтобы сохранить мир и свою независимость, русское правительство не переставало создавать затруднения, дойдя до нарушения трактатов занятием княжеств Молдавии и Валахии, которые составляют неразрывные части Оттоманской империи. Блистательная Порта, верная своей миролюбивой системе, не пользовалась своим правом силы и ограничилась протестами, не сходя с пути, который мог ещё привести к соглашению. Наоборот, Россия, избегая подобного направления, кончила отказом принять предложения, рекомендованные правительствами августейших посредников и необходимые для чести и безопасности Блистательной Порты.
Последней неизбежно остается поэтому прибегнуть к войне. Но в виду того, что занятие княжеств и соединённое с ним нарушение трактатов являются причинами войны, Блистательная Порта предлагает через меня вашему превосходительству в виде последнего выражения своих миролюбивых чувств очищение обоих княжеств и оставляет для вашего решения срок в 15 дней со дня получения этого письма. Если в течение указанного срока я получил бы от вас отрицательный ответ, то естественным последствием его будет начало военных действий».
Между прочим, Омер Лютфи-паша, настоящее имя которого Михаил Латас, был сербского происхождения…
Князь Горчаков в своём ответе от 10 октября посетовал на отсутствие у него соответствующих полномочий и отправил письмо Омера Паши в Петербург. Царь наложил резолюцию: «Peut-on lire quelque chose de plus insolent et de plus faux?» («Возможно ли прочесть что-либо более дерзкое и более лживое?»).
Ответом на угрозу открытия турками военных действий явился высочайший манифест 1 ноября (20 октября) 1853 года о войне с Турцией:
«Россия вызвана на брань: ей остается, возложив упование на Бога, прибегнуть к силе оружия, дабы принудить Порту к соблюдению трактатов и к удовлетворению за те оскорбления, коими отвечала она на самые умеренные наши требования и на законную заботливость нашу о защите на Востоке православной веры, исповедуемой и народом русским».
А.М. Зайончковский и многие другие историки датируют его 21 октября, но в самом манифесте указано: «Дан в Царском Селе, в 20-й день октября месяца, в лето от Рождества Христова тысяча восемьсот пятьдесят третье, в Царствования же Нашего в двадцать восьмое». К этому моменту время ультиматума Омера Паши ещё не истекло, значит, всё решили заранее, и жребий был брошен.
Что ж, все сёстры получили по серьгам. Что бы ни говорили о коварстве и вероломстве англичан и французов, а они блюли свои интересы в той же степени, что Россия свои. Они не могли позволить грубо нарушить европейское равновесие, сломать баланс интересов, сделать Чёрное море русским озером, захватить ключевые для всей восточной политики и экономики проливы и усилиться до такой степени, что затем с агрессором справиться будет трудно. Каждый получил то, что хотел, пусть полученное и превзошло ожидания.
А ждали с нетерпением! Манифест вызвал большой патриотический подъём во всей России, особенно в коренных губерниях, щедрые пожертвования деньгами, продовольствием и… людьми. Да, да, ими: на святое дело сдавали рекрутов. Страна-то была рабовладельческая. Те, впрочем, не особо горевали, лучше уж война и смерть со славой, чем безысходный пожизненный труд на помещика. Радостному событию посвящались стихи и проза, на театре ставили патриотические пиэсы, народ ликовал и веселился.
Что делать флоту?
Но в отношении дел военно-морских ликование народных масс уступало место осторожности верхов. Со смешанным чувством надежд и опасений, воинственного пыла и какого-то тяжёлого предчувствия встретили надвигающиеся события люди, непосредственно причастные к флоту. И снова, второй раз в этом году встал во весь рост вопрос: что же делать Черноморскому флоту? С Балтийским флотом всё уже стало ясно…
Так, министр императорского двора граф В. Адлерберг передавал Меншикову в конце сентября 1853 года желание государя заблаговременно знать мнение начальника Главного морского штаба:
«…по всем известиям, разрыв с Турцией неизбежен, и можно даже ожидать скорого открытия военных действий. Посему необходимо ныне же решить вопрос: как в таком случае употребить Черноморский флот в нынешнюю осень и наступающую зиму?» И добавлял, что «со своей стороны государь император полагает, что более всего пользы можно извлечь из нашего флота учреждением крейсерства перед устьем Босфора и вдоль тех берегов Чёрного моря, где преимущественно турки могли бы пользоваться выгодами морского сообщения во вред нам».
Воинственный царь желал прекращения подвоза запасов, оружия и войск из Константинополя в Варну, Батум и другие пункты европейского и азиатского берегов Турции. Что со всей очевидностью предполагало боевые действия на море. Но дамоклов меч уже повис над русским флотом, и крейсерство в столь решительном стиле допускалось «лишь в том предположении, что флоты других морских держав ограничатся наблюдением входа в Босфор около Константинополя и не войдут сами в Чёрное море».
Меншиков запросил мнения Корнилова о задачах флота и о возможности зимнего крейсерства. Адмирал ответил запиской, поданной князю 13 (1) октября (Жандр, ibid., С. 67). В ней он признавал таковое крейсерство затруднительным, опасным и вообще малодействительным, поскольку парусные суда в это время года не могли держаться возле берегов, близ которых смело идут пароходы. Вместо этого вдохновлённый успехом переброски 13-й дивизии, Корнилов предложил радикальное средство: посадить на две эскадры кораблей по полку пехоты, да и захватить внезапными десантами Сизополь и Синоп! И организовать там операционные базы, откуда пароходы могли пресечь линии снабжения турок. О том, что подобная акция тотчас приведёт к вводу в Чёрное море «флотов других морских держав», адмирал почему-то не подумал.
Невесёлые мысли Корнилова о зимнем крейсерстве разделял и сам Меншиков. Он находил его «бесполезным и разорительным для судов». Но 21 октября государь в очередном письме князю вновь затронул вопрос о Черноморском флоте в связи с информацией о движении англо-французских эскадр: «Хотя нам здесь ещё неизвестно, часть ли только или весь флот английский и французский вошли в Босфор, но в Лондоне были уже угрозы войти в Чёрное море и прикрывать турецкие гавани, на что Бруннов очень хорошо возразил, что «это все равно, что объявление нам войны». Этим Бруннов напугал, как он сам писал, англичан, которые объявили, что «доколь мы не атакуем турецких портов, то их флот не войдёт в Чёрное море». (Зайончковский А.М. ibid., Т. 2, ч. 1. С. 222).
Да уж, напугал. Британские дипломаты весьма прозрачно обозначили следующий шаг, к которому подталкивали Россию, и царь тут же ухватился за подсказку! В самом деле, как ещё расценивать его пожелание относительно действий флота? Он писал, что после начала турками военных действий флот должен наносить им возможный вред, забирая отдельные суда, пересекая сообщения вдоль берега и даже бомбардируя Кюстенджи, Варну или какой-либо другой пункт. Если же турки выйдут со своим флотом и захотят зимовать где-либо вне Босфора, то позволить им исполнить «эту глупость, а потом задать им Чесму».
Что и требовалось европейцам, которые гарантировали неприкосновенность турецких портов. Заканчивал император бодро, он любил армейскую молодцеватость: «Аминь и к делу. С нами Бог, а исполнители правого дела князь Меншиков и Черноморский флот и потому — честь и слава!»
До Синопа оставалось сорок дней.
И хотя «исполнитель правого дела» Меншиков и мысли не допускал, что слабый по своему составу и подготовке турецкий флот выйдет в море в столь позднее время года, всё же, понукаемый царем, решил произвести рекогносцировку. С тем, чтобы в случае отыскания противника действовать соединёнными эскадрами.
Нахимов ложится на боевой курс
Amat victoria curam — победа любит терпение
Для наблюдения за турецкими передвижениями и перевозками, а также в поисках новой Чесмы, желаемой императором, или Наварина, о повторении коего мечтали адмиралы, решили в середине октября вновь выслать в крейсерство эскадру Нахимова. Она состояла из четырёх 84-пушечных кораблей, трёх фрегатов, двух бригов и пароходофрегата, ей также придали все находившиеся в море между Крымом и Босфором крейсера. И хотя осеннее море кипело бурями, Нахимов шел в него охотно, оно составляло смысл его жизни. К тому времени он уже более тридцати лет каждую навигацию проводил на палубе, приобрёл огромный опыт управления кораблями и эскадрами и заслуженно считался высочайшим профессионалом. В свои 53 года он имел авторитет, чин, положение на флоте, любовь нижних чинов, уважение коллег. Всё, кроме побед…
Давно, еще в 1827 году он юным лейтенантом отличился в Наваринском сражении, где командовал батареей на флагманском линейном корабле «Азов». За отличие в бою был награждён орденом св. Георгия IV класса и произведён в капитан-лейтенанты. На следующий год принял под команду корвет и с тех пор дневал и ночевал на шканцах, служил по 24 часа в сутки, жизнь отдал флоту, но значительных боевых заслуг, соответствующих адмиральскому званию, не имел. Так что и по этой причине Синоп состоялся бы в любом случае, несмотря на то, что уходящей в море эскадре по-прежнему предписывалось до получения новых инструкций не считать себя воюющей стороной. Иными словами, активные боевые действия с одной стороны как бы и требовались (а как же иначе пресекать?), но с другой ставили адмирала в двусмысленное положение.
Не успел однако Нахимов выйти в крейсерство, как в Севастополе получили сведения о том, что турецким судам после 21 (9) октября приказано атаковать русские суда при явном перевесе в силах, и что из Константинополя в Батум послано три турецких пароходофрегата. Поэтому район крейсерства эскадры расширили вплоть до мыса Керемпе, расположенного примерно посредине южного берега моря и наиболее близкого к Крыму. Ей разрешалось подходить к берегу, но всё ещё не позволялось начинать военные действия первыми или без указа высшего начальства. Нахимов ушёл в море 23 (11) октября. В последний раз. Через месяц с гаком явится он в Севастополь, увенчанный лаврами победителя. И более в море не выйдет.
На следующий день Меншиков и Корнилов, будучи в Одессе, получили известие о том, что турки в ответ на атаку русских начали военные действия у Исакчи на Дунае. Князь немедленно отправил адмирала в Севастополь, чтобы во главе эскадры из четырёх пароходов провести обширную рекогносцировку: осмотреть Кальякский и Бургасский заливы, пройти мимо Босфора к мысу Кефкен-Аден, дойти до мыса Керемпе и на его меридиане встретиться с Нахимовым. В случае обнаружения турецкой эскадры Корнилов должен был дать знать об этом как Нахимову, так и оставшемуся в Севастополе флоту, чтобы соединёнными силами уничтожить её.
В письме, отправленном из Севастополя с фрегатом «Коварна» утром 30 (18) октября, Корнилов сообщил Нахимову о начале военных действий и о том, что Меншиков разрешил атаковать турецкие военные корабли, но предупредил, что при встрече с сильной английской или французской эскадрой следует уходить в Севастополь. (Жандр, ibid., С. 74). Увы, едва «Коварна» скрылась за горизонтом, как из Николаева прискакал посыльный от Меншикова с запрещением открывать огонь первыми, и Корнилов в тот же день отправил к Нахимову корвет «Калипсо» с соответствующим сообщением. Более того, он продублировал его на следующее утро, послав пароход «Одессу». Та догнала «Коварну» и «Калипсо», забрала почту (что значит пароход!) и прибыла к нахимовской эскадре утром 1 ноября (20 октября).
Письмо Корнилов заканчивал весьма характерным образом:
«С удовольствием ожидаю с Вами встретиться и может свалять дело в роде Наваринского. Опять предостерегаю вас от англичан. Вам известно, как они решительны, когда дело идет об истреблении чужих кораблей поодиночке; я все опасаюсь, что они выскочат из Босфора, чтобы на вас напасть».
Н-дас. Пока речь идёт о турках, и венценосец и адмиралы мечтают о Чесме и Наварине, но при одной мысли о британском флоте мертвящие опасения сковывают их. Хотя встречались и смельчаки! На бумаге. Так, 3 ноября (22 октября) Корнилов получил от бравого Меншикова очередное письмо, в котором тот подтверждал свою непреклонную решимость:
«Но ежели бы турецкий флот действительно расположился где-либо вне Босфора, хотя бы то было и с охранным кораблем английским и французским, я решусь, под своей ответственностью, на всякое действие». (Письмо от 2 ноября 1853 г. из Николаева. Жандр. С. 78).
Движение кораблей и потоков информации
Да, князюшка орёл! Но в связи со столь оживлённой перепиской по поводу движения эскадр и кораблей присмотримся к датам их перемещений и получения сообщений. Антагонисты буквально подталкивали друг друга к роковым решениям и неточная информация плюс дезинформация сыграли в этом деле важную роль.
Итак, даты и маршруты. Вспомните, что царь писал 21 октября: «Хотя нам здесь еще неизвестно, часть ли только или весь флот английский и французский вошли в Босфор…» Гм. Неужели Николай знал о движении флотов раньше, чем оно началось? Ибо авторитетный британский историк пишет, что лишь на следующий день союзники попытались пройти в Мраморное море:
«В октябре 1853 года, когда трения между Турцией и Россией достигли пика, британское и французское правительства озаботились возможностью действий русского флота и армии против Константинополя. Союзные флоты находились в Дарданеллах, но было ясно, что неблагоприятные ветры и течения не позволят им достигнуть Константинополя раньше, чем Черноморский флот спустится по Босфору, и что флоты надо перебросить севернее. 22 октября корабли, подняв якоря, попытались пройти вверх по проливу…» (Гамильтон Ч.А. Англо-французское военно-морское соперничество, 1840–1870. Военная литература, 2006).
Как скоро информация об этом могла достичь далекого Петербурга или даже сравнительно близких Одессы и Севастополя, если электрического телеграфа в тех местах еще не имелось, а российское пароходное сообщение со Стамбулом уже прекратилось? К тому времени пароходы стали главным звеном в цепи доставки информации. Каковая на войне залог успеха, недаром англичане первое, что сделали после начала осады Севастополя, это протянули подводный телеграфный кабель из Крыма в Болгарию.
Praemonitus praemunitus, как говорили лаконичные римляне, кто предупрежден, тот вооружён. То-то спешно вооружённые пароходы «Одесса», «Крым» и «Херсонес», на которых Корнилов вскоре отправится в рекогносцировку, служили в девичестве пакетботами, то бишь почтовыми пароходами. Греческим же шаландам, главным связникам и поставщикам сведений, требовалось несколько дней, чтобы проскользнуть на север. Так что от них ни Корнилов, ни император никак не могли знать о присутствии англичан на Босфоре.
Остаются пароходы иностранные. Но мать-природа распорядилась так, что войти в Дарданеллы это одно, а достичь Черного моря совсем иное. Проливы сии длинные, со сложным фарватером и сильным течением, мешающим судам идти в Чёрное море, да еще и разделяются пусть и крохотным, но все же морем Мраморным. Нет, нет, за день такие дела, как проход из Средиземного моря в Чёрное, причем не одиночным кораблём, но эскадрами, не делались. И в любом случае временной зазор между началом движения и получением информации об этом в России составлял несколько дней.
Эндрю Ламберт писал, что паровым кораблям союзников требовалось двое суток для преодоления Дарданелл и прибытия в Стамбул. (Andrew Lambert. The Crimean War: British Grand Strategy Against Russia, 1853-56). Не так-то легко было достичь Босфора даже им. Продолжим цитату из Гамильтона:
«…22 октября корабли, подняв якоря, попытались пройти вверх по проливу; парусные линейные корабли шли на буксире. Но их ждало разочарование. «Шарлемань» с «Вальми» на буксире счёл противное течение столь сильным, что прекратил буксировку еще до того, как прошёл пролив сам. Британский mixte «Санспарей» попытался буксировать угольщик, но также потерпел неудачу. Успехом закончились лишь две попытки буксировки: самый мощный (650 л.с.) во французском флоте колёсный пароходофрегат «Гомер» отбуксировал — хотя и очень медленно — «Иену». «Наполеон» же, взяв на буксир французский флагман «Виль де Пари», с впечатляющей лёгкостью преодолел пролив, оставив позади большинство французских и все британские корабли. Союзникам пришлось ждать благоприятного ветра, чтобы войти в Босфор».
Mixte в данном случае означает изначально парусный корабль, на который впоследствии установили паровую машину. О «Наполеоне», гордости французского флота, новейшем винтовом линейном корабле, мы уже писали.
Удивительно, впрочем, не то, что царь, Меншиков и Корнилов не знали толком, когда же британские и французские корабли бросили якорь в Босфоре, а то, что и последующие авторы, в числе которых матерые писатели, историки, флаг-офицеры, генералы и академики, расходятся в датах! И если бы только в одном этом случае…
Е. Тарле, например, в своей «Крымской войне» относит форсирование проливов на сентябрь, что очень странно. Да, этот академик (nomen est omen — имя говорит само за себя) импонирует прекрасным слогом и виртуозным анализом дипломатической переписки. В другой стране он стал бы вторым Тойнби. Но Евгений Викторович жил при Сталине и этим всё сказано. Хорошо хоть выжил. Спасибо лучшему другу советских историков за то, что не сгноил академика в тюрьме, не погубил в лагерях и дважды спас. В частности, в 1945 году, когда журнал ЦК ВКП (б) «Большевик» подверг критике как раз «Крымскую войну». Автор обличительной статьи, некто Яковлев писал:
«Многие положения и выводы академика Тарле вызывают серьёзные возражения. Некоторые важные вопросы, касающиеся сущности и последствий Крымской войны, обойдены им или решаются неправильно. <…> …он даёт неправильную оценку исхода войны, считая, что царская Россия в Крымской войне, по существу, не потерпела поражения» (Яковлев Н. О книге Е. В. Тарле «Крымская война» // «Большевик». 1945, № 13, стр. 63-72.).
Времена меняются, и сейчас историки от власти были бы на стороне Тарле, но кое в чём и Яковлев прав. Трудам Тарле свойственна некоторая вольность в отношении к историческим фактам, особенно военным. Академик слишком увлекается своим живым, захватывающим (в том числе и его самого) стилем изложения, поэтому в ряде работ является скорее историческим писателем, нежели историком в духе Тацита. В описании военных действий его сочный и образный язык весьма хорош. Но в их анализе он уже не столь скрупулёзен, как в анализе дипломатической переписки, он уже не педантичный пуантилист, а размашистыми мазками пишет живописное батальное полотно. Лишь бы поскорее перейти к любимым архивам МИД. Его явно не занимает скучный поиск военных причин и увязка их со следствиями, он идёт по накатанному пути цитирования источников, щедро расцвечивая цитаты колоритными, запоминающимися, но мало что объясняющими комментариями.
И всё-таки на дату ключевого события в той войне, судьбу которой решил, в конечном счете, именно флот, он мог бы обратить более пристальное внимание. Английские и французские эскадры никак не могли появиться в Босфоре в сентябре. Согласно всем источникам, в сентябре союзники всё еще скучали на палубах своих многочисленных кораблей, стоящих в бухте Бесика у входа в Дарданеллы.
Так, маститый генерал Н. Дубровин (Дубровин Н.Ф. Восточная война 1853-1856 годов. Обзор событий по поводу сочинения М.И. Богдановича. С-Петербург, 1878), критикуя коллегу-генерала М. Богдановича, во многом, в том числе и в дате появления союзников на Босфоре, с ним всё же согласен. И указывает на 27 октября (8 ноября по н. ст.). Но позволю себе заметить, что Модест Иванович, как, впрочем, и его однофамилец, Евгений Васильевич Богданович, автор книги «Синоп, 18 ноября 1853 г.», часто ошибаются в цифрах, датах и фактах. Кроме того, возможна путаница дат старого и нового стиля.
Надеюсь заодно, что читатель простит нас за то, что к таким авторам, как Сергеев-Ценский («Синопский бой», Собр. соч. в 12-ти томах. Том 4. — М.: Правда, 1967) или Б. Зверев, автор «Синопской победы», «Синопского сражения» и прочих трудов, в том числе и работы «В.И. Ленин и флот (1918–1920)», мы обращаться не будем. Разве что в специальных случаях. Ввиду их явной идеологической ангажированности, вторичности и следующих из всего этого многочисленных неточностей, грубых передергиваний и откровенного вранья. И печально, что Ценского современные турецкие историки считают источником, достойным ссылок…
Однако известный британский историк флота Уильям Клоуз точной даты также не дает. Что, впрочем, немудрено, ибо операция длилась несколько дней. Он пишет:
«Военные действия начались и ввиду возможной угрозы внезапного при хорошем ветре рейда русского флота на Константинополь, союзные флоты в конце октября вошли в Босфор…» (W.L. Clowes on the 1854-56 Russian («Crimean») War).
Лондонские газеты сообщают дату 30 октября, воскресенье. Упомянутый выше Ламберт пишет, что в этот день начали прибывать первые британские корабли, что Дандас на пароходофрегате «Тайгер» появился 1 ноября, а последние английские корабли пришли в Бейкоз лишь 13 ноября. А Корнилов пишет Меншикову с Дуная:
«24 Октября (5 ноября по новому стилю — Ю.К.) в 6 часов утра все четыре парохода бросили якорь на Сулинском рейде… Вскоре… прибыл очередной австрийский пароход из Константинополя…; по сведениям, с него полученным, …Английские и Французские корабли начинают занимать свою позицию в Бейкосе, …Турецкий флот также не покидает Буюкдере, но собирается эскадра для Батума».
Так появилась информация о предполагаемом движении турецкой эскадры на восток — и колесо истории завертелось быстрее.
Говорит Адольфус Слейд
Но пора бы дать слово одному из главных героев нашей книги. К Синопу он имел отношение лишь косвенное, однако послушать старого моряка стоит. Ровесник Нахимова. Будучи лейтенантом, также сражался в Наваринском бою. Человек умный и наблюдательный, хорошо владевший пером, его книги переиздаются и в XXI веке. Знакомьтесь: английский капитан, турецкий контр-адмирал Адольфус Слейд, с марта 1850 года главный советник турецкого флота, личность известная и колоритная. С ним мы не раз встретимся на этих страницах, с этим злым демоном русского флота — таким его рисуют российские историки.
Но о его зловещей роли в судьбе ЧФ поговорим позже, а пока посмотрим, что же адмирал пишет о событиях конца октября — начала ноября 1853 года, когда и завязался тугой узел событий, так лихо разрубленный Нахимовым. Дадим ему слово:
«В конце октября, несколькими днями после начала военных действий, пароход, пришедший из Чёрного моря, сообщил о русской эскадре из трёх линейных кораблей, двух фрегатов и парохода, крейсировавшей в 120 милях от Босфора. В связи с чем Капудан Паша послал приказ флоту в Буюкдере выбрать один или два больших фрегата для отправки следующим утром на усиление лёгкой эскадры фрегатов и корветов, которая отправилась в море тремя днями ранее; к этому он добавил пожелание, в случае если будет выбран «Нусретие», чтобы Мушавер Паша (главный советник, так в третьем лице именовал себя Слейд — Ю.К.) шёл на нём». (Turkey and the Crimean War, by Adolphus Slade. London, 1867).
Эскадра, отправившаяся в море ранее, была египетской. Капудан-паша — так называлась должность командующего турецким флотом, а 72-пушечный «Нусретие», построенный американским инженером, являлся одним из лучших и самых мощных его фрегатов. Увы, он не был укомплектован командой, матросов в турецком флоте не хватало и сотню лучших пришлось отдать на корабли, ушедшие в море ранее. Пока командир фрегата лихорадочно комплектовал экипаж, беря на борт всех, кто подвернётся под руку, Слейд отправился в Стамбул, где пытался доказать капудан-паше, что для противодействия сильной русской эскадре необходимо в дополнение к фрегатам вывести в море хотя бы пару линейных кораблей. Но тот ответил, что правительство решило ограничиться посылкой одного фрегата. Видимо, диван рассчитывал, что этого будет достаточно для усиления египетской эскадры, прикрывающей перевозку войск в Варну.
Слейд вышел в море и «на следующий день встретился с пароходом «Перваз», который был послан наблюдать за крейсирующей эскадрой, но не нашёл её. С парохода слышали у Варны канонаду в направлении к Исакче и он отправился с сообщением к Босфору. К несчастью, посланный вскоре к Эрегли, он наткнулся на русскую эскадру и после ожесточённого сопротивления, гибели капитана и половины команды был захвачен». (Слейд, ibid. С. 133).
На второй вечер после выхода из Босфора «Нусретие» встретил египетскую эскадру. На стеньге корабля египетского флагмана Хассана-паши подняли сигнал «Welcome». Два дня спустя Хассан-паша ввиду разыгравшегося сильного шторма запрашивал, не пора ли вернуться в Босфор? «Нусретие» ответил, что надо держаться в море. Но эскадру сносило на подветренный берег, шторм усиливался, пошёл дождь со снегом и за ночь 11 ноября на палубе образовался его слой в несколько дюймов. Корабли текли, мачты и головка руля «Нусретие» внушали опасения, фрегат едва держался. Один из сопровождавших его фрегатов, «Каид», в конце концов оказался в Синопе и там его сожгли корабли Нахимова. (A Military History of Modern Egypt…, Andrew James McGregor. Greenwood Publishing Group, 2006).
Египет, от войск которого защищал Турцию русский экспедиционный корпус, высаженный адмиралом Лазаревым в Стамбуле во время первой Босфорской экспедиции двадцать лет назад, в этот раз оказывал большую помощь Порте. Он слал войска (10000 человек) и корабли: три линейных, четыре фрегата и два парохода пришли в середине августа. Тогда же его эскадра из двух линейных кораблей, трёх фрегатов, корвета, брига и двух пароходов присоединилась к турецкому флоту и теперь перевозила египетские войска в Варну, а также патрулировала Румелийский берег. Гонимые непогодой, египтяне вместе с «Нусретие» 13 ноября вернулись в Босфор — запомните эту дату, она нам ещё пригодится при опровержении широко распространившейся лжи газеты Фаддея Булгарина.
Терзаемый предчувствиями Слейд обратился к капудан-паше, его волновал состав эскадры, ушедшей, как он пишет, в Синоп «за десять или двенадцать дней до того»: она состояла из фрегатов и корветов. Командующий флотом согласился усилить Османа-пашу, он даже получил приказ правительства готовить к выходу в море линейные корабли, но пришел отменяющий приказ — по желанию английского посла. Тот впоследствии объяснил, что сделал это по настоянию адмиралов Гамелена и Дандаса…
Слейд цитирует депешу драгомана английского посольства Пизани лорду Стрэтфорду де Рэдклиф от 3 ноября 1853 г.: «Турецкая эскадра, за исключением трёхдечных линейных кораблей, собирается выйти в Чёрное море и вероятно будет готова к воскресенью (к 7 ноября — Ю.К.)».
Согласно данным Джандана Бадема, эскадра Османа-паши отправилась для крейсирования вдоль северо-западного побережья Анатолии от Амасры до Синопа 5 ноября. Ещё раньше, 21 октября ушла патрулировать восточное побережье Турции и берега Кавказа пароходная эскадра под командой ingiliz feriki (английского адмирала) Мустафы-паши (так его прозвали, ибо он стажировался в британском флоте и знал английский язык) в составе колёсных пароходофрегатов «Саик-Ишаде», «Фейз-и-Бахри», «Таиф и «Эрегли». Для сбора информации и выгрузки военных припасов Мустафе требовалось зайти в Сухум и даже в Суджук (ныне Новороссийск).
Так на восток ушли турецкие эскадры, с которыми вскоре придётся сражаться русским. В том числе и в Синопе. И обратите внимание: Слейда никак не могло быть на кораблях этих эскадр, он вернулся в Стамбул лишь 13 ноября.
Он продолжает: «Штормом корабли Османа-паши разбросало по морю, и соединились вместе они лишь в Синопе. Им порядком досталось от непогоды, а их экипажи, не обеспеченные зимней одеждой, были так измождёны холодом и снегом с дождем, что несколько часов после постановки на якорь не могли убрать паруса».
День спустя после прибытия последнего турецкого корабля в непосредственной близости от Синопа проскочила эскадра Нахимова, свирепый шторм гнал ее на северо-восток. Но вскоре она вернулась и стала ожидать подкрепления из Севастополя, до которого всего 180 миль…
Туркам, однако, еще представился верный шанс для бегства: в Синоп после рейда к побережью Кавказа, днем или двумя после того, как русская эскадра, гонимая штормом, скрылась из виду в северо-восточном направлении, вошли пароходофрегаты Мустафы-паши, возвращающиеся в Стамбул от берегов Кавказа. Будучи старшим по званию, он мог взять на себя ответственность и увести корабли Османа-паши из Синопа. Сил хватало и для прорыва с боем. Но, «ведомый судьбой», как философски замечает Слейд, Мустафа-паша оставил в Синопе лишь один требующий починки пароходофрегат и ушёл в Константинополь, куда и прибыл 24 ноября, за шесть дней до сражения. Там он описал печальное положение дел в Синопе.
